Один из самых знаменитых афоризмов шекспировского «Короля Лира»: «Из ничего и выйдет ничего». Персонажи трагедии неоднократно возвращаются к разговору о «ничего». И в чеховской «Чайке», любимой режиссером Львом Додиным, тоже есть реплика: «Пусть изобразят нам это ничего». Пожалуй, эти две фразы и служат ключом к новой постановке МДТ «Король Лир».
Следуя декоративному минимализму елизаветинской эпохи, Додин и художник Давид Боровский открывают нам черный пустой помост, черную заднюю стену, оттененную большими деревянными перекрестиями. Это мир, перечеркнутый целиком, и одновременно буква Х, означающая неизвестность. Сходство с перекрестиями на фасадах старинных английских домов имеет значение третьестепенное. Перед нами не историческая трагедия, а драма о кризисе мировоззрения. Конкретика режиссера не интересует.
\
Додина времен абрамовской трилогии «Пряслины» радовало многоцветье жизни, роенье разнохарактерного люда, каждый из массы привлекал своей судьбой. В «Лире» перипетии сюжета несущественны. Додин отсекает почти весь пятый акт и значительную часть четвертого. Разбирать нынешний спектакль «по ролям» — занятие неблагодарное. У трех студентов-дебютантов текст сведен почти на нет, поэтому говорить о Корделии, Эдгаре, Гонерилье негуманно. Из «ветеранов» крупным планом поданы только Петр Семак, Сергей Курышев и «актер на все театры» Алексей Девотченко.
\
Додин избегает любой красивости. Поэтому поэтическая красота перевода Бориса Пастернака заменена жестким прозаическим переводом Дины Додиной. В подлиннике герцог Олбани под финал наводит порядок: награждает положительных героев, велит убрать трупы отрицательных. Додин в разумный миропорядок не очень-то верит — никакой руководитель в финале не выходит. Труп он и есть труп. Трупы Корделии (Дарья Румянцева), Гонерильи (Елизавета Боярская), Реганы (Елена Калинина) лежат в одинаковых черных отсеках (то ли морга, то ли хлева, то ли раздевалки).
\
Для всех почти одна униформа: белые плащи, куртки-ветровки, однако тема маскарада, раздевания в спектакле звучит. Слова «голый человек на голой земле» принципиальны для Царства Ничего. Не только «бедный Том» — Эдгар (Данила Козловский), но и все окружение Лира, включая его самого, раздеваются в сцене бури. Нет нищих и богатых, умных и глупых, а есть только слабые тела, незащищенные от стихий. Кстати, и бури никакой на сцене нет. Ничто не свищет, не воет, не хлещет. Все стихии помещаются в черепной коробке, которой и бьется о доски загончика измученный Лир (Петр Семак).
\
Есть, правда, в пьесе два человека, они все понимают с самого начала. Это король Французский (Игорь Иванов) и Шут (Алексей Девотченко). Король Французский — из другого «царства», насмешливо смотрит на происходящее со стороны, поэтому очень обаятелен, многомерен и после первой сцены в спектакле не участвует — Шекспир его «потерял». Шут загадочным образом тоже исчезает после эпизода бури. В спектакле этот таинственный тапер из кабаре — чертик, импровизатор-музыкант, философ, Чарли Чаплин — эксцентрик. Додин отправляет Девотченко голышом через зрительный зал. Больше он, естественно, не появляется, но «душа» его нажимает на клавиши пианино сбоку сцены. Незримая рука наигрывает издевательски пошленький мотивчик.
\
Собственно, о чем спектакль? Одни критики полагают: о вине отцов, другие — о неприкаянном младшем поколении. Дело не в поколениях. Старые и малые влекутся по жизни бездумно, повинуясь лишь инстинктам, воздвигая в центре мироздания свое Я.
\
Было время, когда нам внушали: «Человек — ноль, социум все». Потом радостно провозгласили ценность каждой личности. Этому охотно поверили, но поняли как-то однобоко. «Вдруг» выяснилось: природа, общество распоряжаются «ценной личностью» совершенно бесцеремонно. Вчерашняя «вип-персона» исчезает и напрочь забывается. В «архаичные времена», над которыми в конце 1970-х смеялся молодой Додин («Недоросль» и другие спектакли), большой мир хоть «на соплях», но как-то держался. Сегодня, полагает режиссер, отдельные, ничем не скрепленные миры Лиров, Эдгаров, Корделий рухнули. Оказалось: некуда и незачем идти дальше.
\
Лира играет сорокашестилетний Семак, в дряхлости не замеченный. Кряжистый, с нагловатой ухмылкой, расстегнутым воротом, с пиратской косичкой выходит Лир на площадку. Он еще не понимает: разделив свои владения, стал ничем в Царстве Ничто. Только затаившиеся в глубине его глаз страх и боль мешают нам признать в нем беспечного разбойника с большой дороги. Сказать, что «нехорошее» (а по спектаклю, даже первоначально разумное) поведение дочерей, комментарии Шута и встреча с голым Томом заставили его понять смысл бытия, было бы слишком сильно. Ничего он не понял. На лице Лира — Семака застыло изумление перед открывшейся пропастью Ничего. Лир из МДТ в финале остается наедине с этим открытием.
\
Глостера — Курышева мы тоже встречаем самоуверенным, беспардонным по отношению к сыновьям. Не очень-то симпатичен этот пахан, постоянно облизывающийся, смотрящий тяжелым, давящим взглядом на собеседника. Конечно, не дело вырывать ближнему глаза, но попадись Глостеру Корнуолл в более благоприятной обстановке, он бы поступил не менее свирепо. Все перепуталось в мире Ничего: жертвы превращаются в злодеев, и наоборот. Возраст и пол почти не имеют значения. Человек — игрушка в руках неведомых сил, и ему страшно.
\
Уходя после очередной премьеры МДТ, кажется: вот самая безы-сходная постановка Льва Додина. Но каждый раз это ощущение опрокидывается. На сегодняшний день «Король Лир» — самая аскетичная, самая «непостановочная» (исключая «выпирающий» балетный па-де-катр Лира с дочерьми), самая философски мрачная работа европейского мастера. Остаются вопросы: как живется самому Додину наедине со своим знанием о Царстве Ничего, и как жить нам, если с ним согласиться?