Леонид Парфенов. Намедни. Наша эра. 1971-1980. М.: КоЛибри, 2009.
Парфеновский проект – лишнее доказательство того, что продаются нынче в книжных магазинах не тексты, а имена и обложки. Вот скажем, семитомная энциклопедия журнала «Сеанс», четыре тома из которой (точно по числу обещаемых Парфеновым, кстати) – под названием «Кино и контекст» - это же прямой и непосредственный предшественник книжных опытов Л. П. Оные «Кино и контекст» ничем не уступают «Намедни» (ну разве что в полиграфической полноцветности и глянцевитости), а по охвату материала в чем-то даже и превосходят. Ведь это был масштабнейший, пусть и мало известный широкой публике культурологический проект начала этого века, писали для энциклопедии многие лучшие перья нашей страны – и странно, что человек, сделавший хронику своей профессией, об этом не помнит или не знает – во всяком случае, нигде не упоминает.
Если, кстати, сравнивать эти два многотомника, в отличие от авторов и редколлегии «Сеанса» Парфенов, как гурман, алкогольный эксперт, модник и вообще знаток материальной культуры, уделяет особое внимание вещественным знакам эпохи, - что особенно заметно в томе про семидесятые: первые советские дезодоранты, украшения из нефрита, электрический самовар, дымчатые очки, сайра в масле, пристенный комбинированный шкаф (так наз. «стенка»), джинсы за сто пятьдесят рублей (цена подчеркивается), дубленки, водка и бормотуха, целый разворот посвящен «товарам народного потребления» из социалистических стран.
Нет, ну, разумеется, как и что общество ест, пьет, носит и вообще разнообразно телесно потребляет, говорит о нем не меньше, чем его интеллектуально-духовные предпочтения, и все же жалко, что про литературу в этом томе так немного, а то, что есть – это по большей части какие-то не литературные, а скорее окололитературные сюжеты: высылка Солженицына, Московская книжная ярмарка, смерть Шукшина (который здесь, кстати, представлен скорее как кинематографист, нежели прозаик), книги на макулатуру, издания поэтов Серебряного века, скандал с альманахом «Метрополь»…
Про отъезд Бродского – ничего, выдающийся переводчик Виктор Голышев назван Дмитрием.
Видно, что Парфенову куда интересней тогдашней литературы и литературной жизни (может, и вправду, скучноватой) – фольклор. Едва ли не половина текстов иллюстрируется частушками, другая половина, кстати, – столь же народным Высоцким.
Показательно, что в статье о получивших в семидесятые широкое распространение фольклорных садистских стишках («Девочка в поле гранату нашла…») даже не упомянуто родственное литературное явление – Олег Григорьев с его электриком, что намотал на шею провод, и классическим «Девушка красивая / в кустах лежит нагой. / Другой бы Может, оно и правильно. Все равно никто ее не читает, литературу эту, то ли дело книжки с картинками.
Сергей Князев