В зале Академической капеллы прошел двухдневный международный форум альтернативной и экспериментальной музыки «Апозиция». Он появился в рамках большого московского фестиваля «Длинные руки», посвященного безвременно ушедшему москвичу Николаю Дмитриеву, который с 1999 года был арт-директором Культурного центра ДОМ. Петербургский проект собрал американских и российских музыкантов — друзей Дмитриева. В Петербурге к его имени организаторы добавляли еще и имя Сергея Курехина: именно с ним Николай Дмитриев открыл в 1996 году фирму грамзаписи «Длинные руки».
Нельзя сказать, что современная музыка у нас вовсе лишена внимания. Но нельзя и утверждать, что в Петербурге число ее поклонников растет с каждым годом: она остается на периферии внимания слушателей. С одной стороны, современная музыка расположена в русле академической традиции, с другой — до недавнего времени она существовала в нише андеграунда, в своем параллельном мире. Впрочем, он всегда был открыт для желающих там очутиться.
\
И вдруг эта самая андеграундная линия решает попасть в самый что ни на есть академический зал, пространство которого привыкло к регламенту, к благостным, расписанным по законам гармонии созвучиям, — зал Капеллы. Можно бы счесть подобный ход провокацией — в лучших курехинских традициях. Но один из российских организаторов «Апозиции» с неожиданной стороны раскрыл журналистам затею размещения форума в ангажированном зале. Он заявил, что только так можно выстроить коммуникацию с человеком, который привык слушать альтернативные созвучия с кружкой пива, не выключая мобильный телефон, как происходит, к примеру, на фестивале СКИФ. В поисках эстетического манифеста один из последователей идей Курехина и Дмитриева — Алексей Плюснин решил назвать творческие устремления свои и своих коллег не иначе как «борьбой с распущенностью», чем удивил прессу. Неудачному эпитету Плюснина американский коллега Дэвид Мосс нашел более подходящую замену, уточнив, что в основе альтернативного творчества лежит не борьба, а «риск, связанный с изменением сознания». Так или иначе, но достаточно было прийти на первый же концерт «Апозиции», чтобы понять, насколько противоречивы манифесты экспериментаторов.
\
Четыре проекта объявила обычным менторским тоном незаменимая ведущая Капеллы, что вызвало короткие свистки в зале. «Импровизатор-новатор, ударник и вокалист, в творчестве которого сочетаются и звуковые коллажи, и жесткие джаз-рок-гибриды, игра на ударных, сделанных из железа, пластика и дерева, и электроника с провокационным экстремальным вокалом» Дэвид Мосс сел за стол и на английском стал пояснять происходящее, которое назвал «презентом мэру Собчаку». Он вспоминал Кировский театр, юных балерин и их шепот, завывания фирменного петербургского ветра и агрессивные речи с трибуны, микшируя с буддийскими медитативными ом-м-м и оперными завываниями. Работала память его тела, искусство на грани безумия. В проходе начал что-то вытанцовывать отколовшийся от слушательской массы лысый юноша, который по возвращении на место экстравагантно поднял бутылку и, кажется, что-то выпил.
\
Мосса сменил тяжелый джаз (по аналогии с тяжелым роком) культового нью-йоркского саксофониста и пианиста Чарльза Гейла, первая авангардная аккордеонистка Полин Оливерос и новый питерский проект экстремально-экспериментальной музыки Мандельброт.
\
Вот только трудно было понять, зачем интерактивное по природе искусство было загонять в чуждые ему рамки и ставить слушателя в неудобные условия для восприятия, сажая на стулья. Оказывается, свобода тоже нуждается в устойчивости.