Провинциальный немецкий театр дает "Тристана". В роли Тристана – приглашенная звезда. Тенор, предположим, из Мюнхена. В III акте, где надо трижды спеть "Изольда!" и умереть, он ничего не поет, а просто умирает. После спектакля дирижер осторожно спрашивает: не была ли это какая-то неизвестная в нашем захолустье авторская редакция? А, это… – с досадой отвечает guest star. – Да просто забыл, как ее зовут! Героя анекдота можно понять. Нечеловеческое напряжение "Тристана" было и остается мерилом вокальной и актерской выносливости, уровнем мирового рекорда по пению с оркестром. Это как если бы в футбол играли не полтора часа, а три, с двумя перерывами и один на один. В трехчасовой опере фактически два персонажа. Остальные появляются ненадолго, поют немного и внимательно выслушивают протагонистов.
Если вы не знаете "Тристана" – вы вообще не знаете, что такое романтизм. В детстве я воображал какие-то неслыханные симфонии, часами мыча сразу все их партии. Мне кажется, Вагнер слышал что-то в этом роде. Из него словно поднималось что-то бесконечное, что не лезло ни в какие музыкальные ворота. Его опера – это система сообщающихся сосудов, в которых бушует гармоническая плазма. Невыносимое напряжение Вагнер создает хитрой техникой "парящей тональности". Музыка вращательно стремится к некоему аккорду, но непонятно, к какому – потому что саму цель Вагнер ни за что не впишет в ноты, а когда Вагнер все же выдает цель, вдруг оказывается, что сама эта цель – умолчание о новой цели. И так может продолжаться целый час. В середине XIX века о таком никто и помыслить не мог: музыка была искусством строить в заданных формах, а не искусством творить миры. "Тристан" стал революцией, и ее последствия история музыки сглаживала исполнением: в XIX веке "Тристана" играли, по свидетельствам современников, плохо. Гергиев сыграет хорошо, если повезет – гениально. Как споют – неизвестно, но дай им бог здоровья это спеть.
"Тристан и Изольда" 27 и 29 мая (18:00), Мариинский театр
Борис Филановский