«Великий редактор», – говорят драматурги и режиссеры всех послевоенных поколений. Она выпестовала десятки и десятки картин – от «Двенадцатой ночи», «Полосатого рейса» и «На войне как на войне» до «Взломщика» и «Гения», а неофициальная помощь в рождении других осталась в благодарной памяти их авторов.
Родилась 20 октября 1928 года в украинском городе Белополье. Пришла во ВГИК по классической схеме: со школьной товаркой, которая хотела «на артистку». Увидела, что берут еще на киноведов; на приемном экзамене некий человек спрашивал, «озоруя», вгоняя в краску вчерашнюю десятиклассницу, о героях фильма «Учитель» Герасимова: «Как вы думаете, они переспали?», – в 1947-то году! Потом оказалось – Эйзенштейн...
Это все Светлана Андреевна мне рассказывала три года назад для журнала с правильным названием «Кинопроцесс».
В 1952-м распределили в Тбилиси – на киностудии нужен был русский редактор, поскольку «даже самый масенький сюжет в хронике утверждался Москвой. Я переводила аннотации и еще всяко-разно... неважно».
«Неважно» было ее присказкой, обозначало возможность бесконечных деталей и нюансов, баек и схороненных в себе, не подлежащих огласке историй – всего того, что делает Историю. Вот характерный фрагмент речи: «Еще с Перестиани работала, можешь себе представить? Ну что ты... Со стариком. Чтобы только ему какие-то деньги подбросить. Они скудно жили с женой, жутко скудно. Но никуда не хотел уезжать. Я говорила: «В России, может, вам полегче было бы?». Он: «Ничего...».
Удивительный человек. Вышел в толстовке и сказал: «Это мы с Львом Николаевичем вместе заказывали». Чистая правда, потому что Перестиани когда-то его снимал, Льва Николаевича. Ханжонков посылал интеллигентных людей, а не просто репортеров. Понимаешь? Вообще интеллигенты «кином» начинали заниматься, поразительные люди, что ты... Понимаешь, я так могу тебе рассказывать часов сорок...».
С февраля 1954 года Пономаренко стала служить на «Ленфильме»; в 1998-м вышла на пенсию; сидела без работы: «Думала – умру». Она не могла без «практического кино», которое любила «сумасшедше».
Кино очнулось, а ноги не ходили совсем – и пожилой видеомагнитофон со счетчиком секунд доставили Светлане Андреевне домой, в комнату, где максимально долго не закрывалась балконная дверь, поскольку одна сигарета прикуривалась ею от другой. Так всегда была распахнута дверь в ленфильмовский коридор из малюсенькой комнаты-щели, куда ее отселили от других: ладно бы курила и громко говорила – да шли авторы один за другим, «мешала работать». Никто никогда не оставался без дельного совета и ободрения, как и без заслуженной правды; она была пристрастна и объективна; понимала людей и правила игры, но не прощала стукачества.
Интервью длилось не сорок часов, а шесть. А потом еще четыре. И надо было ее сфотографировать, и так трогательно и совершенно неожиданно откуда-то извлеклась пенсионерка-косметичка... Смущаясь объектива, Светлана Андреевна вдруг стала говорить не о кино: как скиталась по съемному жилью да посылала деньги брату в Москву, а в 1959-м ей дали одну из двух комнат в этой квартире, тогда – коммуналке; «кончилось все это туберкулезом, закрытым, слава богу, год пролежала на Поклонной горе»...
Это все я вспоминаю сейчас. И ее рассказ о Высоцком, который играл на рояле в кабинете директора «Ленфильма». И как Трегубович спросил Авербаха, которого давно не видел: «Илюша, ты болен?», – а тот уже и правда был болен. И как Владимир Мотыль принес сюжет «Женя, Женечка и «катюша» и «спросил: «А кто бы мог написать диалоги?», – а мы сказали: «Окуджава». Как уговорила Анатолия Гребнева сделать «Дикую собаку Динго» – и фильм Карасика получил «Золотого льва святого Марка» в Венеции. Как доказала, что Евгений Леонов, знакомец еще по дачной подмосковной юности, – серьезнейший драматический артист, и он сыграл в «Жеребенке» по Шолохову.
«Прости, – это мне уже у двери, – я не оправдала теоретических твоих надежд, не объяснила, что из чего состоит...».
Она выписывала ту же, что и вы сейчас, газету. И нельзя было забыть, какой редактор читает мои скромные заметки про кинопроцесс.