История перевода Корана на русский язык ведется с 1560 года; она, разумеется, прихотлива и требует длинного повествования. Здесь вспомним, что в недавнее время религиозная литература была доступна только узкому кругу специалистов. Наиболее известен публике перевод, выполненный одним из основателей советской школы арабистики академиком Игнатием Крачковским и вышедший в 1963 году в Москве.
В переводе Крачковского, согласно духу времени, Коран предлагался читателю прежде всего как памятник литературный, а не религиозно-философский и законодательный. Но основной проблемой этого труда своего учителя Теодор Шумовский считает другое: то, что у Крачковского не стихотворный, а буквальный перевод, и то, что академик скончался, не успев сверить текст с подлинником (издание вышло посмертно).
Сам Шумовский, лингвист-востоковед, кандидат филологических и доктор исторических наук, поделивший свою жизнь между арабистикой и поэзией, полагает, что лишь поэтический перевод наиболее адекватен. И даже не остановился перед тем, чтобы заменить в своем переводе Корана арабские формы имен на более привычные: не Ибрагим, Муса, Харун – но Авраам, Моисей, Аарон, и вместо «Аллах» поставил всюду «Бог». Каждый, кто читает по-русски, должен хорошо понимать, кто имеется в виду.
Шумовский работал над своим переводом весь 1994 год; с тех пор он выдержал уже несколько изданий. Новое появилось как выполненное обещание татарской общины Петербурга и лично Юниса Лукманова, данное Теодору Адамовичу в прошлом году, когда праздновалось 95-летие этого удивительного человека, прошедшего все испытания советской истории: ложный донос, два заключения и ссылка. Шумовский – содельщик Льва Гумилева, старейший заключенный «Крестов»... Его жизнь поистине достойна экранизации.
Теперь его перевод Корана вышел в прекрасном художественном оформлении, достойной полиграфии (издательство «Моби Дик»). Текст сопровождается послесловиями имама-мухтасиба Казани Мансура Хазрата Джилялетдина, настоятеля Николо-Богоявленского Морского собора протоиерея Богдана Сойко, директора Государственного Эрмитажа Михаила Пиотровского, директора Российского этнографического музея Владимира Грусмана, а также обширным пояснением самого Теодора Шумовского (его статья не ограничивается профессиональными аспектами, а дает также весьма полное представление о жизни и личности автора).
Перед представлением книги Теодор Адамович любезно ответил на несколько вопросов.
– Вы удовлетворены этой своей работой?
– Вполне, мне удалось более-менее выполнить требования, которые я себе предъявлял, – как можно тоньше передать ощущение новой веры. Новая вера людей, ислам, стал одной из мировых религий. Не сочиняя от себя ничего в переводе, я старался сохранить то, что есть в первоисточнике. Мой труд был благоприятно оценен самими мусульманами. Оказалось, что верно сделано. Не знаю, что бы я мог там порицать. Может, какие-нибудь есть мелочи. Но в основном это текст, который читал Мухаммад на улицах Мекки и Ясриба, то есть Медины.
– А вы себя в этой работе ощущали кем – толмачом, поэтом, проводником?
– Ученым. Ученым-арабистом. Я себе всегда представляю мусульман обычными живыми людьми, у которых есть свои привязанности и свои, если можно так выразиться, отвязанности. И постоянно думал, как то, что я перевел, отразилось бы на их сознании. Я учитывал, что в России очень много мусульман. Обычно их дети учились в религиозных начальных школах – медресе, мактабы и так далее, но, не зная арабского языка – если это, скажем, татары, удмурты и так далее, – до сути Корана они проникнуть не могли. Русский язык им более известен на практике, потому что это язык окружающей их жизни.
Вот одна из причин того, что перевод получил довольно высокую оценку. С другой стороны, конечно, этот перевод показал Коран не только как религиозный, но и как поэтический памятник. Это было нелегко, но я связан с поэзией всю жизнь. У меня сейчас подготовлена работа об истории поэзии вообще.
– Мировой?
– Да. Там есть переводы с иностранных языков стихами. Для полной истории понадобились, и мне удалось это выполнить, четыре книги поэзии. В них собраны мои стихи и сделанные мною переводы.
– Какое-то издательство уже принялось за этот проект?
– Один человек взял первую часть, пока думает, ответа нет. Я стараюсь звонить-названивать ему, но очень часто его нет дома – он пожилой, или на даче, или уезжает куда-то. Но я надеюсь... И я дал себе зарок до конца жизни больше ничего не создавать. Ни одной книги. Потому что тут – у меня по крайней мере – такая обстановка, что напечатать что-нибудь очень трудно. Мне удалось опубликовать почти все мои работы, но хотелось бы – если мне суждено уйти когда-то в другой мир – считать свой жизненный долг выполненным.
– Полагаю, что совесть ваша в этом смысле чиста безусловно.
– Да. Но пока жив, должен доделать и это. Я знаю, что поэзии в мире почти не осталось, и стараюсь своей работой поддержать истинную поэзию. На разных языках.
– Вы по-прежнему помните все двадцать с лишним языков, которые выучили?
– Более-менее. И мог бы вам сказать что-нибудь на испанском, на арабском...
– Вы ощущаете себя Вавилонской башней, которая не разрушилась?
– (смеется) Я об этом не думал.
– А как вы считаете, когда-нибудь люди перестанут враждовать из-за того, что у них разные боги?
– Мне кажется, нет. Нет. Различие между людьми удерживается до тех пор, пока святое значение придают национальности.
– То есть национальность для людей важнее, чем вероисповедание?
– К сожалению, пока так.