Заметки с театрального фестиваля «Встречи в России»
Евгений СОКОЛИНСКИЙ
Из обширной театральной программы фестиваля я выбрал спектакли по трем шедеврам мировой драматургии: «Ромео и Джульетте», «Борису Годунову», «Тартюфу». Пьесы очень разные, но театры Украины, Киргизии, Узбекистана нашли в них материал для художественного изучения феномена толпы. Поведение толпы решает многое, если не все, в зоне политических, национальных конфликтов. Понятно, на родине эти спектакли воспринимаются намного острее, чем в относительно спокойном Петербурге.
Режиссер Алексей Лисовец из Киевского театра драмы и комедии на левом берегу Днепра не увидел в трагедии Шекспира ренессансных личностей. Да и откуда им взяться, если действие перенесено в 1940 — 1950-е годы и стилизовано под итальянский неореализм? Толпа, буйно веселая или страшная, непременно убивает — представление начинается с выхода прозектора, он на глазах у безликого сборища людей увозит на цинковых каталках трупы.
\
Толпа груба, бессмысленна, в ней не место одухотворенности. Поэтому даже тонко чувствующий поэт Меркуцио (Михаил Кукуюк) превращен в самую антипатичную фигуру постановки. Леди Капулетти (Ирина Мак) спивается после смерти любовника Тибальда, непрерывно курит, а местный «крестный отец» Капулетти (Дмитрий Лукьянов) бьет ее по лицу. На этом фоне очаровательные подростки Джульетта и Ромео (Ольга Лукьяненко и Артем Сейтаблаев) выглядят случайными пришельцами. Их так же случайно «затаптывает» толпа родных и чужих.
\
В финале — никакой надежды на воссоединение двух равно неуважаемых семей, только звучит заупокойная молитва брата Лоренцо (Олег Месеча).
\
Толпа везде одинакова: в Италии и России, в «смутные времена» лжедмитриев и лжепророков в современной Киргизии. Владислав Пази в спектакле Русского театра драмы Киргизской Республики и не пытается соблюдать внешний историзм. Перед нами ряженые, они играют «комедию о настоящей беде Московскому государству...» — так обозначен жанр «Бориса Годунова» у Пушкина.
\
Ряженые вовсе не способствуют веселью. Русский смех — мрачноватый смех. «Мамки» в красных сарафанах и кокошниках — знаки кровавой резни, тупого и злого бунта. Они, а так же киргизская шаманка (введенная режиссером вместо юродивого Николки) — ее роль исполняет Татьяна Стрельцова — начинают действие, зловеще кружа вокруг царевича Димитрия. Те же «мамки» будут удовлетворенно наблюдать за трагическим окончанием массовых «игрищ».
\
Символическая сцена с кровавыми старухами, гибелью младенца Димитрия и финальная сцена убийства Феодора, сына Годунова, окаймляют центральные эпизоды в стиле традиционного реалистического театра. Владимир Москалев — Годунов (под красно-золотым кафтаном у царя — белый бадлон и черные брюки), Анатолий Адали — Василий Шуйский играют в подробной психологической манере, без желания наглядно показать преступность правителей и бояр. Наиболее человечна темпераментно сыгранная сцена прощания Бориса с сыном.
\
Что же касается линии Самозванца, то здесь режиссер сознательно отходит от пушкинской объективности. Если в недавних постановках Александринки и БДТ Гришка Отрепьев — самая обаятельная фигура, в Русском театре Киргизии к нему относятся однозначно как к предателю. Самозванца (Марата Амираева) окружают наемники, жалкий сброд. Поляки Мнишек и Вишневецкий — клоуны в трико с белыми гофрированными воротниками. А Марина (Анна Рос) — явно мюзик-холльная дива, не брезгующая стриптизом.
\
Жанровый контраст от трогательных эпизодов с убиенными младенцами до сарказмов польских сатирических сцен напомнили мне любопытную ситуацию, которую я однажды наблюдал в Угличе. В городе проходил ежегодный детский праздник (!) по случаю дня смерти царевича Димитрия, а на следующий день отмечали юбилей М. Е. Салтыкова-Щедрина. Впрочем, известная стилистическая пестрота бишкекского «Годунова», вероятно, связана с желанием показать толпу в разных ракурсах и сложного человека на фоне олеографии, карикатуры.
\
Конечно, нищая, плохо одетая современная толпа «от Пази» ничем не напоминает яркие, богатые туалеты мольеровских героев «от Наби Абдурахманова», постановщика «Тартюфа» в Молодежном театре Узбекистана. И о какой толпе может идти речь применительно к семейной истории Оргона, его домочадцев? Но Абдурахманов отказывается от внешней камерности представления, помещая комедию о гнусном лицемере в сценическую «раму». Текст пьесы перемежается мольбами автора к величавому и безмолвному Людовику XIV разрешить «Тартюфа».
\
По сути, в основной части действия перед нами все та же толпа, отличающаяся поразительной наивностью. Этим страдают и противники Тартюфа, и временные его поклонники. Только Тартюф (Анвар Картаев), лощеный, элегантный красавец, и его исторический аналог, сверкающий золотом король-солнце (Валерий Юлдашев), чувствуют себя уверенными (падение Тартюфа лишь условность драматургии того времени). Все остальные — люди, которыми легко манипулировать. Но Тартюф — порождение большинства. В этом его сила.
\
Человек толпы, находясь в возбуждении, с трудом выражает свои мысли, поэтому в спектакле есть два «китайских болванчика» (Александр Цой и Гузаль Сулейманова), они преувеличенными жестами и мимикой разъясняют смысл путаных речей персонажей. Комизм также в противоречии между неистовой романтической декламацией актеров (особенно это характерно для 1-го действия) и атмосферой забавной суматохи.
\
Аудитория, состоящая помимо театроведов из школьников и пенсионеров, внимательно следила за этой суматохой. Текст классического произведения для многих оказался новинкой. В сцене «мышеловки», мнимого соблазнения Тартюфа Марианной (Елена Водолазкина), зал замер. Стало ясно, Мольер по таланту сюжетосложения не уступает создателям «мыльных опер». Публика смотрела на себя и получала изрядное удовольствие.