Гастроли московского Ленкома — всегда ажиотаж, ожидание сенсаций, слухи о дорогущих билетах. Однажды директор ДК им. Горького с гордостью рассказала: «Постановочной части театра понадобилась 1000 клизм для проверки ровности планшета сцены. Все аптеки обчистили. Здорово, да?»
На этот раз гастроли прошли спокойнее, чем обычно. Мы привыкли видеть у себя в городе «живых» Чурикову и Абдулова в антрепризных проектах. Однако возможность ознакомиться с последними премьерами Марка Захарова — совсем другое. Захаров любит удивлять публику с первой же минуты. Берешь, скажем, пьесу А. Н. Островского «Последняя жертва» (по версии Захарова, она именуется «Ва-банк» — чувствуете динамику, горящие глаза, всклокоченные волосы?).
\
У автора комедия начинается с пяти страниц степенной беседы двух кумушек. В Ленкоме: бух-блям! Из зеркала выскакивает Дмитрий Певцов, на шею ему — Александра Захарова: «Ты приехал, милый!» Не успели мы разобраться, кто кому милый, любовников сменяют сваха и нянька. «Дура!» — «Тоже дура!». Кинжальный диалог, говорят, как люди. И барыня действует по-свойски. Вышла из кареты, дверцу ногой по-простому лягнула.
\
Залог постоянного успеха Островского в том, что его героини у нежной публики слезу вышибают. Разницы особой нет. По Захарову, в пьесе сочувствовать некому. Персонажи спектакля, в том числе за-дорная, улыбающаяся Юлия Павловна (Александра Захарова), — игроки, идут ва-банк. Не вышло с красавчиком Дульчиным — получится с красавчиком Фролом Федуловичем. Дульчин (Дмитрий Певцов) в течение действия делает ставку на трех дам. У третьей, полной идиотки в красных перьях, наверняка схватит куш. Правда, промахивается амазонка Ирень (Олеся Железняк). Научилась вспрыгивать на шею вулканическому мужчине, но не научилась еще различать, от кого пахнет деньгами.
\
Тугина — Захарова проводит лирические сцены, то изображая простушку из Урюпинска, то подражая чувствительному старому голливудскому стилю (поддержан соответствующей музыкой), то исторгая доронинские придыхания. Реакции на собеседника и сообщение об отмене гастролей Патти у нее примерно одинаковые: «Ах!» или «Ой-ой-ой!». Голос вздымается и опускается от девичьего щебета до угрожающего контральто. Фирменная школа ленкомовской ироничной, пародийной игры усвоена в совершенстве. Так Захарова играла графиню Альмавива, Нину Заречную и прочие роли.
\
Задача ее партнера Фрола — Александра Збруева: опускать заигравшуюся женщину на землю. Что он с успехом и делает. Збруев — один из немногих знаменитостей театра, работающий в чисто психологическом ключе, минуя откровенные режиссерские трюки и хохмы. При этом он великолепно вписывается в ансамбль. Вообще-то Фрол Прибытков — «проклятый капиталист». В постановке Захарова — мечта каждой женщины. Типа Баталова из «Москва слезам не верит». Конечно, ни о какой старости (по пьесе Прибыткову 60 лет) речи нет. Легкая проседь Збруева, скорее, изыск парикмахера, чем знак увядания. Збруев входит на площадку мягкой походкой хищника-укротителя, помахивая хлыстиком. Он знает, когда надо с женщиной действовать жестко, когда лаской, когда яблочком рот заткнуть. Кстати, легкий намек на дьявольское происхождение миллионера не мешает ему мирно заниматься художественной резьбой по яблоку. Тверд, но не злодей.
\
Я люблю актеров Ленкома, занимающихся плетением психологически-комических кружавчиков, как в сцене добывания шести тысяч (Збруев и Захарова). Жаль, после «Чайки» такие эпизоды в Ленкоме редки. В том же «Плаче палача» (вторая привезенная премьера театра) разговор двух умных людей (по Ф. Дюрренматту) превращается в газетную передовицу, изложенную нарочито вульгарным стилем. Александру Абдулову, ее зачитывающему, не завидую. Тем более не завидую Александру Лазареву — роль Писателя-правозащитника сводится почти к поддакиванию.
\
Над «Ва-банком» Марк Захаров работал два года, и все интонации им выверены, вызывают отзвук зала. Как смешна мучительная озабоченность Лавра Мироныча (Иван Агапов) судьбами европейской цивилизации, которую мы вприпрыжку догоняем! Купцы Островского еще слышали названия опер «Лодоиска», «Калиф Багдадский», «Цампа» — сегодняшний зрительный зал уже не имеет о них представления. Режиссер заостряет текст, сокращая промежуточные фразы, показывая мнимость окультуривания новых русских. «Аида» на светских суаре «естественно» переходит в «Барыню» с присядкой. Все довольны.
\
Фарс и капустник в спектакле веселы и уместны, правда, текст Островского порублен в капусту и во многом пересказан современной лексикой. В то же время постановщик добавляет к пьесе множество ассоциаций. Скажем, Лавр Миронович четырежды перечитывает «Графа Монте-Кристо» и претендует на сходство с романтическим героем. Но мы-то видим, что ближе всех к кумиру подростков и даже знаменитому Жану Маре меланхоличный Фрол Федулыч — Збруев. Дульчин — Певцов напоминает полинявшего Кречинского (тот был орел, здесь — ощипанный вороненок). Зал также очень веселится, когда альфонс Вадим, по-детски положив голову на колени Тугиной, мечтает «работать, работать» (кажется, Островский пародирует Петю Трофимова из «Вишневого сада», при том что к моменту написания «Жертвы» Чехов был еще ребенком).
\
Ленком — плоть от плоти своего зала. Постоянная наша суета, беготня, зачастую бессмысленная, — способ жизни и труппы театра. Изображенная в последней премьере 2004 года беготня персонажей между сверкающими лаковыми каретами — смех и слезы Марка Захарова, которому не всегда удается собрать свою блистательную команду. «Над кем смеетесь — над собой смеетесь!» Поэтому редкие попытки Захарова обличить современников (как в «Плаче палача») выглядят плеванием против ветра. Во время яростной речи Абдулова — Палача «Вы, быдло, нелюди» испытываешь неловкость. И не поражает, когда зал расстреливают из автомата. Валерий Белякович уже из пушки стрелял (финал лихого «Гамлета» — Студия на Юго-Западе).
\
На пресс-конференции с грустью говорили, будто раньше в Петербурге знали всему цену. Теперь, дескать, не то. Любимый народом артист с болью рассуждал о захлестывающей искусство пошлости, а через некоторое время привел в качестве примера замечательного образца сериал «Бандитский Петербург». Так кто же знает всему цену?
\
«Ва-банк» никого не поучает, разве что солидаризуется с известным афоризмом Брагинского и Рязанова «Не в деньгах счастье, но без денег плохо». Ироническое мироощущение, свойственное руководителю Ленкома, уравнивает всех и обращено на себя также. Нынешнее клиповое сознание аудитории заставляет режиссера дробить эпизоды, вытаскивать из толпы современные фигуры вроде тетушки-интриганки Глафиры Фирсовны. Глафира, эффектно, с пулеметной речью сыгранная Анной Якуниной, понимает: время — капитал, информированность — второй капитал, и в бойкой перебранке легко препарирует нижестоящего, легко подстраивается под высокопоставленного. Почти восковая персона бандита Салай Салтаныча (Сергей Чонишвили) со товарищи скорее заимствована из анекдотов про кавказцев и оперетки, но от этого не делается менее смешной.
\
Впрочем, над всеми возвышается фигура мудрого Фрола Федулыча. Как отрезал: «Пренебречь надо» (в смысле получения долга от паразита-любовника), так чувствуешь: Соломоново слово. А ведь ничто человеческое миллионщику не чуждо. От поцелуя молодой вдовушки вся флегма сошла. Пусть в оперном пении делец ничего не понимает (вместо малютки Аделины Патти ему подсунули какого-то мужика-тяжеловеса), но мы убеждены: не напрасно Тугина сдалась на милость победителя. И дурость укоротит, и побарствовать даст.
\
Я не рискну вслед за Абдуловым говорить, что Збруев «гениально играет». Скажу скромнее: работа Збруева — украшение гастролей.
\
Если же попытаться найти общую позицию двух показанных премьер, то это будет известный афоризм: «мысль изреченная есть ложь». Марк Захаров не верит ни единому слову, произнесенному персонажами со сцены. Каждое он опровергает следующим эпизодом или подтекстом. Не знает жизни Писатель (Александр Лазарев) в «Плаче палача», хотя и пытается учить общество. Ничего не понимает в женщинах Орфей, во всем сомневается и, отправляясь на смерть-встречу с любимой, скорее старается «сделать лицо». Рассуждают с умным видом персонажи Островского о вещах, знакомых только понаслышке. Меняет оценки на противоположные Глафира, вопит об африканских страстях молодая кобылица Ирень и тут же от них отказывается, коль скоро у «африканца» Дульчина денег нет.
\
Знает ли сам главный Мистификатор Ленкома, куда идти, не уверен. Он слишком для этого умен, и сомнения наверняка терзают его душу. Вероятно, поэтому финалы обеих постановок несколько смазаны. Впрочем, не исключаю: ощущение зыбкости, незавершенности (особенно в фантазии на темы Ф. Дюрренматта и Ж. Ануя) рождается от того, что режиссер не смог порепетировать перед гастролями. Явная «разболтанность» «Палача» указывает на отсутствие жесткой руки. Спектакль прошел вяло, а мы привыкли к большей азартности ленкомовских и петербургских актеров (по крайней мере в лучших театрах).