Николай Ютанов - писатель, председатель организационного комитета конгресса фантастов России «Странник» и... один из идеологов и основателей Института будущего. Причем будущее, о котором Ютанов и его коллеги говорили пять лет назад, теперь стало реальностью. К сожалению, весьма печальной. Корреспондент газеты «Ваш Тайный советник» задал Николаю несколько вопросов о том, что всех нас ожидает.
- Николай Юрьевич, расскажите, как вам пришло в голову заняться нашим будущим.
- В 1999 году в рамках общего литературного проекта (я его называю «фантастическая литература будущего») был запущен проект по созданию, если так можно выразиться, возможных образов будущего. Мы видели, что не только писатели и журналисты, но и политики, политологи, ученые в стремлении что-нибудь интерпретировать, спроектировать оказывались в достаточно зауженном временном интервале, завязанном на так называемую текущую политику, на текущий событийный ряд.
Нашей целью было расширить этот ряд, выстроив варианты образов будущего, проанализировать, какие из них наиболее реализуемы, и, исходя из этого, попытаться указать пути к тому или иному образу предполагаемого будущего. В качестве первых проб и были запущены дискуссии, которые проходили на Конгрессе фантастов России с привлечением ученых, политиков, экспертов, журналистов и, разумеется, писателей.
- «Разумеется», потому что дело происходит на Конгрессе фантастов или потому что писатели интуитивно предчувствуют будущие события?
- Потому что «мир есть текст», который мы так или иначе прописываем. Мы пишем тот мир или, если угодно, те миры, которые желаем увидеть или исследовать. Это совершенно необязательно литературное произведение.
Во многих случаях мы знаем о мире лишь то, что хранится в его информационной составляющей. И неважно, рождалась ли эта составляющая как политический заказ, как личная страсть, личное убеждение или же как свободное художественное изложение и измышление. В итоге мы имеем социальные мифы, выстроенные либо возникшие по желанию той или иной личности или группы.
Как бы то ни было, у большинства людей создается иллюзия, что, зная миф, ты знаешь историю. Красивую, отвратительную, трагическую, вызывающую возмущение или, наоборот, восхищение. При этом в каждом из социальных мифов присутствует элемент литературы и, если угодно, литературщины.
- В каком смысле?
- Одни мифы создаются целенаправленно. Это та самая история, которую пишут победители. Таков всем известный миф о горбуне и детоубийце Ричарде Третьем, на самом деле не имевшем физических недостатков и бывшем благороднейшим человеком своей эпохи, что его и погубило. Это мифы школьных учебников и официальной пропаганды.
Есть мифы оппозиционные. Мифы проигравших, отступивших, но не принявших свое поражение. Это, грубо говоря, мифы эмигрантские, мифы белых о красных, мифы радио «Свобода» эпохи «холодной войны». Есть мифы, созданные жертвами и потомками жертв, увеличивавшими масштаб и ассортимент страданий. Есть мифы, созданными палачами и потомками палачей о том, что на них крови нет или почти нет, а жертвы сами виноваты.
Есть мифы, которые создавались без задней мысли, просто писателю нужно написать интересную книгу, а философу - проиллюстрировать свою теорию на наглядном примере. В результате «все знают», что Ла-Рошель осаждали, потому что королева любила Бэкингема и не любила кардинала, а Сальери отравил Моцарта. И поделать с этим «все знают» нельзя ничего или почти ничего. История, как известно, несправедлива. К тому же каждый обитатель нашего мира понимает справедливость по-своему.
Мифы противоречат друг другу, а приверженцы оных ведут друг с другом настоящие войны, отстаивая то, что каждому кажется абсолютной истиной. Из недавних конфликтов весьма характерен спор о существовании газовых камер и масштабах геноцида во время Второй мировой войны.
- Это, конечно, очень интересно, но как мифология прошлого соотносится с созданием будущего?
- При создании образа будущего, как и при создании образа прошлого, мы создаем свой собственный социальный миф. При создании технологий «изготовления» образов будущего приходится учитывать два фактора, на первый взгляд взаимоисключающих. Это стремление человека жить не в сложных моделях, а в простых химерах и его способность воспринять яркое и необычное. Отсюда приятие или неприятие той или иной модели, завязанное на представлении некоей красивой судьбы своей личной или же судьбы персонажей, которым человек симпатизирует.
И мифология истории, и мифология будущего являются отражением исторического континуума на ось времени вперед или назад. Причем мифология меняется. Сейчас, в нашем времени, в нашем городе, существует масса людей, искренне считающих, что двадцать лет назад они исповедовали совершенно другие убеждения, чем было на самом деле. С точки зрения стороннего наблюдателя, можно предположить, что эти персонажи подстраиваются под текущие политические реалии. Есть и такие, но в подавляющем большинстве это текущие политические реалии перестраивают персонаж, и он начинает по-другому мифологизировать историю и себя вместе с ней. Он еще помнит факт, но интерпретирует его и свое поведение по-другому.
- Однако то, что вы говорили в 1999 и особенно в 2000 году, можно интерпретировать лишь одним образом. Вы угадали. То, что тогда звучало в зале «конгресса будущего», теперь не сходит со страниц СМИ и обсуждается на правительственном уровне. Я имею в виду дискуссию о войнах XXI века.
- Терроризм - это война нового типа. В моделировании будущего мы пришли к некоторой картинке, которая в достаточной степени сложна, не всегда приятна, но она формирует одно из звеньев возможного будущего. Если взять все представляющиеся возможными варианты будущего и выделить точки соприкосновения, мы, как в теории множеств, получим некое поле возможных вариантов, которое можно назвать неизбежностью. Это событийные элементы, которые присутствуют в каждом из вероятных вариантов развития общества. К великой печали, в это поле попадает террористическая война, причем терроризм - это не единичные случаи, а диверсии, которые организовывает одна конкурирующая финансово-экономическо-информационная группировка против другой.
В 2000 году аналогичной концепции придерживались только две страны: США и Израиль, причем для Израиля это был вопрос выживания. Неудивительно, что они фиксируют террористический акт как войну глобального масштаба, отсюда и отношение к действующим террористическим организациям.
На протяжении человеческой истории в любой стране в мирное время для решения военных конфликтов имелась армия. Существовал и неявный закон: армии мирного времени жизнеспособны только во время мира, они гибнут в первые дни войны. Выигрывает же та сторона, которая ухитряется выставить армию военного времени. Армию, которая заточена под войну, не приемлет мирную жизнь и не понимает ее. Именно солдаты армии войны вызывают знаменитые проблемы адаптации к мирной жизни. У них другие ценности, другой ритм жизни, другие запросы.
Так было, но так уже не будет. Классическая, каноническая, если угодно карнавальная, война иссякает. Военное искусство достигло высочайшего уровня в рамках стратегии и тактики. Были выстроены целые научные теории, начиная с древних китайцев и заканчивая работами Мольтке-старшего по штабному регламенту. К порогу тысячелетий мы дошли до шахматного совершенства, но при этом война утратила одну из базовых ролей, которую всегда исполняла в истории человечества. Она перестала привлекать к себе внимание.
Обыватель перестал обращать внимание на войну. Ее слишком много в книгах, фильмах, Интернете, средствах массовой информации. В результате информация сливается в единый канал, который оказывается забит. Вы с трудом можете выбрать что-то вас волнующее, если только оно не касается лично вас, вашей семьи, ваших друзей или, как это принято сейчас говорить, вашего домена.
И тут война врывается в нашу жизнь, переходя из абстрактного понятия в реальный ужас. Триста погибших в Беслане произвели больше впечатления, чем любая война в Африке, где только дети гибнут тысячами.
Это верный признак того, что классическая война идет на убыль (если только она не является результатом применения политических технологий), а война диверсионная, война террористическая находится на подъеме. Именно террористическая война является наиболее активно развивающейся, наиболее эффективной с точки зрения целей, которые она ставит перед собой.
Уровень террористических актов возрастает. Реализована давнишняя мечта Адольфа Гитлера – атака на крупные города Соединенных Штатов при помощи пассажирских самолетов. Реализованы синхронные взрывы пригородных поездов (Испания), захваты киноконцертных комплексов, стадионов и школ (США, Франция, Россия). И это не предел.
Нужно осознать одну-единственную вещь – уровень и количество террористических актов будут не падать, а расти. Более того, это будет происходить преимущественно в странах, связанных с христианской религией (в том числе и в России) и пакетом евро-атлантических ценностей, которые были наработаны этой цивилизацией к концу ХХ века.
То, против чего столь упорно выступали активисты антивоенного движения и либеральные демократы, все равно произошло. Призван человек в армию или нет, хочет он воевать или же это противоречит его убеждениям, он оказывается в зоне военных действий, ведь таковой может оказаться любая точка земного шара.
- Ну и как вы и в вашем лице ваши коллеги по Институту будущего и цеху писателей фантастов представляете жизнь по законам нового военного времени?
- История цивилизации знает страну, которая более 150 лет жила в состоянии постоянного террористического давления. Страна выжила, окрепла, развила сильнейшую экономику, а к концу ХХ века, победив единственного по тем временам соперника, стала сильнейшей мировой державой. Это США. Единственное государство, где террор являлся частью жизни, где столкновения происходили на бытовом уровне вне зависимости от того, кто прав, кто виноват. В результате американцы оказались исторически вооружены, а психология вооруженного человека весьма своеобычна.
- В таком случае не столкнемся ли и мы с необходимостью вооружения народа?
- Лично я этого не исключаю, хотя последствия столь чрезвычайной меры тоже будут чрезвычайными. Неуравновешенность, неумение, боязнь, алкоголь на начальном этапе неизбежно вызовут спонтанное применение оружия. Опыт Беслана показывает, что местные ополченцы, традиционно вооруженные кавказцы, толком владеть оружием не умеют. И держать себя в руках тоже не умеют. Отчасти именно это и породило кризисное разрешение ситуации. По крайней мере, из интервью Руслана Аушева следует именно такой вывод.
В любом случае, хочется нам того или нет, нравится нам это или нет, при всей нашей традиционной нелюбви к таким вещам, как гражданская оборона и начальная военная подготовка, нам придется ими заняться. Но уже на другом уровне, когда от полученных навыков будет зависеть не зачет и не отметка, а жизнь.
- И последний вопрос. Какую задачу, по-вашему, предстоит решать человечеству в начавшемся веке?
- Создается ощущение, что мир в настоящий момент подходит, если уже не подошел, к некоему барьеру. В былые времена человечество несколько раз пыталось взять подобную высоту. Римской империи не хватило механических технологий, возможности создать, к примеру, паровую машину. Средневековью не хватило технологий медицинских, и чума XIV-XV веков отбросила Европу на несколько столетий назад, практически выкосив все крупные города. Мир конца XIX – начала XX века барьер тоже не взял, ему не хватило скорости передачи информации.
Каждый невзятый рубеж отзывается откатом в предыдущую или даже предпредыдущие формации. Напрашивается вывод: если постиндустриальный барьер не будет преодолен, мы получим новую форму феодализма, как и было в теперь уже прошлом веке, когда к власти пришли тоталитарные режимы, практикующие рабство, если не физическое, то идеологическое. То же может произойти и с нами, если не будут созданы группы штабных систем, позволяющие осмыслить текущие стратегию и тактику мира. И опаздывать нельзя.
Беседовала
Вера Камша.
Полный текст интервью можно прочитать в новом номере газете "Ваш Тайный советник", который вышел из печати в понедельник, 4 октября.