Дворянский род Тургеневых ведет свое начало с XV века, однако по-настоящему знаменитых людей он дал немного: кроме писателя И. С. Тургенева да деятелей пушкинской поры братьев Александра, Сергея и Николая Тургеневых, человеку неподготовленному трудно назвать кого-нибудь еще.
Более пристальный взгляд на историю рода позволяет обнаружить в числе многих воевод и служилых людей «знатного старого воина и киевского полковника» Якова Федоровича Тургенева, обращенного в шуты (его «парсуну» можно видеть в Русском музее) и павшего в смертельной схватке с «Ивашкой Хмельницким» на потеху юному государю Петру I, а также дьяка Семена Яковлевича Тургенева, вынужденного изображать то Бахуса на свадьбе князя-папы, то Нептуна на маскараде по случаю заключения Ништадтского мира. Впрочем, вряд ли эти несчастные жертвы жестоких обычаев своего времени могли служить предметом особой гордости для грядущих поколений сородичей.
Однако в том же XVIII столетии, только во второй его половине, помимо уже названных братьев Тургеневых на свет появился еще один славный представитель рода, которому суждено было оставить след в отечественной литературе. Известность он приобрел в качестве автора чрезвычайно интересных воспоминаний. По своему живому, образному языку они превосходят подавляющее большинство произведений в этом жанре и их можно поставить в один ряд с «Записками» Ф. Ф. Вигеля или Н. И. Греча.
\
Александр Михайлович Тургенев (1772 — 1863) прожил долгую и небесполезную жизнь, исполненную трудов и треволнений. Родился он в Москве, в старинном родовом особняке, принадлежавшем его фамилии более двух сотен лет. В 1786 году мы находим юношу, скорее даже отрока, на действительной службе в звании унтер-офицера Конногвардейского полка. Хотя дальнейшая служба Александра Михайловича продолжалась более сорока лет и закончилась уже при Николае I, в своих воспоминаниях он чаще всего обращается к екатерининскому и павловскому царствованиям, сравнивая и оценивая их.
\
В последнее десятилетие во многих книгах, фильмах и пьесах в сознание читателей и зрителей настойчиво внедряется мысль о необходимости полного пересмотра личности и характеристики царствования императора Павла I, и там, где прежде ставился знак минус, предлагается поставить жирный плюс. Переоценка ценностей — вещь полезная, но не в тех случаях, когда ее производят механически, провозглашая белое черным, а черное белым, что вообще очень свойственно нашему времени.
\
Советую всем восхваляющим этого по-детски капризного, но не по-детски жестокого тирана внимательно прочитать воспоминания человека, на собственном опыте испытавшего все прелести его четырехлетнего владычества над слишком терпеливым и покорным народом. Конечно, к тиранам и деспотам России не привыкать, однако, когда эпоха какого-никакого, но все же «просвещенного абсолютизма» Екатерины II сменилась полнейшим и грубейшим произволом, — отыскивать в этой навозной куче жемчужное зерно как-то не особенно хочется.
\
Порой даже не в очень значительных, совершенно анекдотических эпизодах как в капле воды отражается вся суть павловского царствования. Предоставляю слово самому А. М. Тургеневу, поведавшему о них в своих воспоминаниях:
\
«Бригадир Афанасий Павлович Игнатьев уехал или, лучше сказать, бежал от супруги своей Анны Александровны, рожденной Волковой. В Киеве Игнатьев, где его не знали, назвал себя вдовцом и вступил во второй брак с дочерью генерал-лейтенанта Нилуса. Года через полтора первая супруга Игнатьева узнала о втором бракосочетании дражайшаго супруга в Киеве и подала прошение. Резолюция последовала такого содержания: бригадира Игнатьева привесть из Kиeвa в Москву и велеть ему жить попрежнему с первой женою, а второй его жене велеть быть по-прежнему девицей Нилус. Начало сего повеления относительно первой жены было исполнено во всей его силе, Игнатьева привезли в Москву, приказали жить вместе с первою женою, он и жил. Но заключение повеления о второй жене Игнатьева, г-же Нилус, не могло никак быть приведено в исполнение, и сама г-жа Нилус, при всей готовности и желании, не могла исполнить его».
\
Еще случай:
«Нижегородского драгунского полка офицер был по ошибке за смертию выключен из службы. Но как он был жив, а не мертв, то и просил шефа полка снабдить его свидетельством в том, что он, хотя и выключен за смертию из службы, но жив, а не мертв. Шеф полка отказался выдать ему свидетельство, что он живой, а не мертвец, отзываясь, что за силою (помянутаго выше) приказа он не смеет утверждать, что он жив. Офицер был поставлен в такое положение, в каком никто из смертных не был от сотворения перваго человека. Ему нигде не было места в пространной России, он был лишен имени, всего имущества и кто бы стал ему верить в том, что он за смертию выключен из службы. Подал прошение, умоляя о повелении его, живого, считать живым, а не мертвым. Резолюция на прошение последовала такого содержания: исключенному поручику за смертию из службы, просившему принять его опять в службу, потому что жив, а не умер, отказывается по той же самой причине».
\
Что ж, такова была в представлении государя сила бумажного документа и монаршей десницы! Несуществующий поручик Киже мог жить на бумаге и быстро продвигаться по службе, мужняя жена по мановению властелина могла снова стать девицей, а живой человек, угодивший, опять же на бумаге, в мертвецы, уже не мог воскреснуть. Призрачный мир бюрократических фантазий! Невольно возникает ощущение, что Павел не воспринимал своих подданных в качестве одушевленных существ, обладающих собственной волей и разумом, а смотрел на них, как на игрушечных солдатиков, которыми можно распоряжаться, повинуясь мимолетной прихоти.
\
Ни за что ни про что он сажает георгиевского кавалера наказного атамана Матвея Платова в Петропавловскую крепость, где тот содержится в нечеловеческих условиях, потом столь же неожиданно «прощает» его и приказывает во главе Донского войска предпринять совершенно бесполезный изнурительный поход на Индию, в результате чего бессмысленно погибло множество казаков. Лишь смерть злополучного фантазера позволила казачьему войску возвратиться назад.
\
Что касается несправедливых, совершенно несоразмерных вине наказаний, то здесь императору Павлу не было равных. «Я, — рассказывает А. М. Тургенев, — смею сказать, ежедневно был соглядатаем бедствия, страдания, несчастия; не проходило дня, в который фельдъегеря не провозили бы кого-либо в ссылку в Сибирь, в заточение в крепость, в каторжную, в крепостную работу, в безызвестные. О безызвестных потребно объяснение: безызвестного везли в закрытой кибитке, зашитой рогожами, как тюки товарные обшивают, отправляя на ярмарку; чрез маленький прорез в рогоже в подвижной тюрьме заключенному подавали фунт хлеба и давали пить раз или два в сутки; утоление жажды несчастнаго зависело от милосердия и сострадания господина фельдъегеря, его сопровождавшаго; в средине кибитки было небольшое отверстие для необходимой естественной надобности. Сопровождавший фельдъегерь не знал кого везет, не видал арестанта; ему сдавали его зашитаго уже в кибитке.
\
Под смертною казнию фельдъегерю запрещалось говорить с заключенным, равно как отвечать на все его вопросы. Коменданту крепости, в которой было назначено содержать арестанта, предписывали содержать его в секретном номере; инструкциею комендантам крепостей, единожды навсегда к исполнению данной, было запрещено спрашивать таковых арестантов, кто они, было запрещено отвечать на их вопросы; их заключали в мрачный номер каземата, в который свет проходил чрез маленькое, вершка 3 в квадрате, окошко сверху. При водворении в сию могилу, на живого мертвеца надевали длинную рубашку; пищу и питье для продления его мучений подавали в прорезанное отверстие в двери; пища состояла из 2 фунтов хлеба, горшочка щей и кружки с водою; по употреблении пищи, горшок, в котором были щи, служил заключенному ватерклозетом. По наполнении его, равно как и опорожненную кружку, в которой была вода, арестанту знаками было показано ставить на полку, приделанную к отверстию; языка для арестанта в мире не было, все люди для него были немы.
\
Если арестант оставлял принесенную пищу и воду на полке, тогда раздаватель пищи рапортовал коменданту. Комендант приходил освидетельствовать арестанта, узнать, жив ли он, но также не смел с ним разговаривать или выслушивать его прошения. Однако же о приключившейся болезни заключенному, равно и о прекращении его жизни, рапортовали по команде, означая несчастнаго цифрой номера, в котором содержался».
\
В стране, где законов нет или они безмолствуют, естественным образом воцаряется беззаконие. Именно об этом недвусмысленно свидетельствуют «Записки» Александра Михайловича Тургенева. Время доказало правильность его выводов.