Слепая каллиграфия

В музее Новой академии изящных искусств открыта выставка "Рисунки на рисовой бумаге". В экспозиции -- семь рисунков 2002 года, ставших последними в жизни основателя академии Тимура Новикова. Комментирует МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.


На протяжении свой жизни в искусстве Тимур Новиков эволюционировал от чистого живописца, одного из самых ярких в Ленинграде 1980-х годов, к оккультному лидеру, генератору идей, то мистификатору, то гуру. Понятно, что культурное наследие от такого человека неизбежно остается не совсем осязаемое и потенциально неисчерпаемое. Сейчас наметился всплеск интереса к этому, почти виртуальному, наследству, которое пропагандируют художники из ближайшего окружения Новикова. На апрельском СКИФе, Международном фестивале Сергея Курехина, был реанимирован "утюгон", гротескный музыкальный инструмент, придуманный Новиковым со товарищи в начале 1980-х годов. Теперь вот -- "Рисунки на рисовой бумаге".
Трагический смысл выставки в том, что последние годы жизни Тимур Новиков был тяжело болен, ослеп. Рисунки, выставленные на Пушкинской, -- рисунки слепого художника. Прецедент в истории искусства есть. Импрессионист Эдгар Дега, ослепнув, стал заниматься исключительно скульптурой, лепил то, что любил всю жизнь, балерин, лошадей. Но пластика -- не живопись и не графика, пальцы слепого художника "слышат" материал, так что параллель не адекватна.
Впрочем, об этой параллели Тимур Новиков наверняка думал. Думал, очевидно, и о том, что, зная его собственную и его соратников страсть к мифотворчеству, критики поставят под сомнение аутентичность его "слепых" рисунков. Поэтому процесс рисования был задокументирован на видео. Создание "рисунков на рисовой бумаге" изначально было задумано как акция. И главное произведение на экспозиции -- именно это видео, свидетельство новиковского жизнелюбия, иронии и самоиронии, не утраченных в годы болезни, а вовсе не графика.
Фильм -- трагикомический и жутковатый. Вернувшийся из поездки в Китай художник Сергей (Африка) Бугаев вкладывает в руки Тимура Новикова кисти, баночку с тушью, расстилает перед ним большой лист рисовой бумаги. Направляет руку художника с кистью. Комментирует: "Довольно прикольно получается". Командует: "А теперь рисуешь человечка на кораблике". Осведомляется: "Готов, созрел для броска?" Первыми результатами он удовлетворен: "Еще штук двадцать надо бы сделать". Новиков протестует: "Мой иероглифический запас не велик: елочка, кораблик, гора". Солнце рисовать отказывается: дескать, получится не солнце, а ежик какой-то.
О качестве графики говорить не приходится. Да, иногда похоже на иероглифику, иногда -- на младенческий рисунок, но Тимур Новиков был и ранее склонен к лаконизму или мнимой примитивности. Теперь же они стали не характеристиками стиля, а следствием болезни. Каждый из семи листов прочерчен одной линией, то плавной, округлой, то угловатой, заостренной. К ним прилагаются добавочные элементы: росчерки, действительно напоминающие иероглифы. Но, что они напоминают или не напоминают, совершенно не важно. Ведь экспонированы не рисунки, а нечто неуловимое, последний жест художника, который можно назвать актом мужества, а можно -- рекламным актом, но в таком случае это реклама небывалая, почти мистическая, направленная за пределы собственной жизни.