Петербург начала XX века — это город, который невозможно представить в едином ключе. Он состоял из двух совершенно разных миров, соседствующих, но почти не пересекающихся: блестящего, парадного центра и мрачных, пыльных окраин.
Прогуливаясь по его улицам, можно было ощутить этот ошеломляющий контраст, который определял жизнь тысяч его обитателей.
Невский проспект: “Бульвар Сансет” Российской империи
Невский проспект, без преувеличения, был сердцем империи, её “бульваром Сансет”, как могли бы сказать в Голливуде. Здесь, вместо пальм, царили позолоченные вывески и сияние витрин.
“Жизнь бурлила по-особому: по ровным, вычищенным до зеркального блеска мостовым катились кареты, извозчики в ливреях подгоняли лошадей”.
Модные кафе зазывали на кофе с ликёром, а фасады домов украшала нескончаемая вереница реклам: “табаки, меха, модистки, фотографы, зубные врачи и даже столярные мастерские с «артистическим вкусом»”.
Богатые доходные дома на главной улице города поражали воображение. Их окна украшали витражи, лепнина, полированное дерево. В парадных — “мраморные лестницы и лифты от фирмы Отис, звонки с эмалированными табличками”.
В квартирах, особенно на верхних этажах, где жили “скромнее”, всё же хватало света, уюта и вкуса.
Многие дома были подключены к электричеству и водопроводу, а некоторые даже имели горячую воду и телефон — не столько роскошь, сколько показатель высокого статуса. Всё это создавало образ “безмятежного, красивого, даже «открыточного» Петербурга”.
За углом: город пыли и копоти
Однако стоило свернуть с парадных улиц или отойти на пару километров, как петербургский шик “растворялся в пыльных, забитых улицах рабочих окраин”. Контраст был разительным.
Петербург делился на два мира, “соседствующих, но не пересекающихся. Один — глянец, другой — гарь”.
За пределами парадных улиц начинался совершенно иной город. В районах Александровского рынка, у Спаса-на-Сенной, в Слободке, на Выборгской стороне, на Охте — тысячи рабочих, ремесленников, прислуги и отставных солдат ютились в тесных каморках.
Они снимали углы в перенаселённых доходных домах, где “в одной комнате ютились целыми семьями, а иногда и несколькими поколениями”.
Быт миллионов: выгребные ямы и обжорные ряды
Санитарные условия в этих кварталах были, мягко говоря, ужасающими.
“В городе насчитывалось более 36 тысяч открытых отхожих мест — по сути, выгребных ям”.
Водоразборные колонки во дворах, угольные печки, духота, сырость, клопы — всё это составляло повседневную реальность обитателей, получавших жалованье, которого “едва хватало на жильё и черный хлеб”.
На рынках толпились бедняки в потрёпанной одежде, торгуясь “до хрипоты за дешёвую репу, просроченную рыбу и горсти картофеля”. В обжорных рядах, где “официально” шла торговля мясом, зачастую продавались субпродукты — потроха, жилки, головы.
Те, кто не мог позволить себе даже это, находили помощь в бесплатных народных столовых, открытых благотворительными обществами. Однако попасть туда было непросто:
“места ограничены, еда — простая похлёбка и хлеб, да и добраться до них могли далеко не все”.
Молочные реки и автомобильные фуроры
Тем временем в богатых домах Петроградской стороны или на Каменноостровском проспекте “дамы и господа заказывали молоко с доставкой — прямо к утру, в стеклянных бутылках с пробкой из вощеной бумаги”.
Это был целый бизнес: у дворовых многих больших домов держались молочные коровы, куры, даже свиньи, несмотря на городской статус. Молоко было свежее, яйца — “свежайшие, от своих”.
Некоторые уже пересаживались с извозчика на автомобили. Хотя в 1910-х годах их в городе было всего несколько сотен, они производили настоящий фурор.
“Грохот мотора, клубы дыма, наряды на водителях — это была смесь моды и футуризма”, которую с удивлением провожали взглядами бедняки.
Город контрастов: опера и революция
Именно в этом соседстве “света и тени, золота и копоти, балов и обжорных рядов” коренится суть петербургской жизни начала XX века.
Это был город, где “в одном квартале давали оперу «Саломея», а в другом — бастовали рабочие за 10-часовой рабочий день”. Где в одном салоне обсуждали “Послеполуденный отдых фавна” Клода Дебюсси, а в соседнем подвале типографская машинка печатала листовки с заголовком «Долой самодержавие!»”.
И где-то в этой же реальности, “в одной из коммуналок на Лиговке, молодой Ульянов за чашкой дешевого чая чертил схему будущей революции”, ещё не зная, чем обернётся его великая затея — и для богатых, и для бедных Петербурга.