В городе, где даже львы на набережных будто знают три языка, рухнувший мост стал не просто инженерной ошибкой — он стал предостережением.
Египетский мост, выстроенный в 1826 году, был не только удобной переправой через Фонтанку, но и экзотическим приветствием с Востока, копией Пантелеймоновского моста: гранитные колонны, иероглифы, лотосы и сфинксы словно обещали загадку на каждом шагу.
А вместо разгадки — треск металла и кавалерия, исчезающая в морозной полынье.
2 февраля 1905 года — день, когда Петербург затаил дыхание. По мосту двигался эскадрон — и под весом всадников, в абсолютной тишине, конструкция вдруг ушла в лед.
К счастью, никто не погиб. Но город вздрогнул. Как такое возможно? Версия про эффект резонанса — мол, солдаты шли в ногу — быстро рассыпалась. Свидетели уверяли: маршировали хаотично, многие были верхом.
Настоящая причина, как позже установили эксперты, — слабый контроль и металл с «раковинами» внутри. То есть, буквально — гниль под бронзой. Уже в 1870-х специалисты тревожились: материал мостовых цепей нестабилен. В 1904-м, за год до катастрофы, был ремонт — и снова никто не увидел беды.
Физик Александр Байков позже скажет: мост погубило «перерождение железа». Материал устал, вымерз, рассыпался. Странно, но Петербург, город цикличной реставрации, не спешил строить новый. На месте рухнувшей конструкции поставили временную деревянную — и на 50 лет об этом забыли.
Сфинксы остались. Как память, остальные части камнем ушли на дно Фонтанки. Как вечные сторожа на границе между человеческой самоуверенностью и хрупкостью металла.
