Чиновник (канцелярист, «столоначальник», «актуариус») был такой же характерной фигурой петербургской улицы, как офицер или извозчик.
Это был массовый профессиональный класс, породивший свою субкультуру, этикет и даже патологии, которые во многом определили дух «казённого Петербурга».
Карьера как восхождение по Табели о рангах
Вся жизнь чиновника была подчинена одной цели — движению вверх по 14-ступенчатой лестнице чинов. Это формировало особый тип личности: осторожный, педантичный, ориентированный на начальство.
Образование (часто юридическое), безупречный почерк, знание делопроизводства были его профессиональными инструментами.
Мундир, строго регламентированный для каждого ведомства, был его униформой, стиравшей индивидуальность и подчёркивавшей принадлежность к системе.
Районы вроде Коломны или Песков становились «спальными» для этого класса: здесь снимали скромные квартиры титулярные советники и коллежские асессоры, здесь царила атмосфера вечной нехватки средств при внешнем соблюдении приличий.
Язык и быт
Чиновничество повлияло на формирование петербургского говора — более чёткого, внятного, «буквоедского» по сравнению с московским. Произношение «что» как «што» считалось признаком необразованности.
В быту царила экономия, граничащая с бедностью, описанная Гоголем и Достоевским.
Деньги уходили на визиты, приличную одежду, взятки («благодарности») для продвижения по службе.
Вечера часто проходили за переписыванием бумаг на стороне для дополнительного заработка.
Трактиры и кондитерские были клубами, где обсуждали служебные новости и строили интриги.
«Болезни системы» и их отражение в культуре
Идеальная модель служения оборачивалась своими тенями:
- чинопочитание (раболепие перед высшими),
- взяточничество (неформальный «смазочный» механизм системы),
- канцелярщина (подмена сути дела формой).
Эти пороки стали мишенью для русской сатиры.
Мемориальная доска «Носу» майора Ковалёва на Вознесенском проспекте — гениальное попадание в суть: абсурдная, гипертрофированная важность чина и статуса.
Однако были и честные труженики, вроде Сперанского, чья карьера доказывала, что система, при всех её изъянах, могла отбирать и таланты.
Этот слой создал специфическую городскую нервность — вечное напряжение между мечтой о карьере и страхом провала, между необходимостью казаться и невозможностью быть. Он подарил Петербургу целую галерею литературных типов и сформировал тот самый «деловой», рациональный, слегка циничный дух, который отличал столицу от патриархальной Москвы.
Изучая историю чиновничьего Петербурга, понимаешь, откуда растут корни и сегодняшней российской бюрократической культуры.