Сегодня имя Любовь кажется мягким и уютным, но на Руси несколько веков назад его считали почти табу. Красивое, звучное, христианское — и при этом подозрительное. Причина — в том, что для предков оно было не просто именем, а слишком прозрачным намёком на личное чувство.
Имена-призраки
С христианством на Русь пришли десятки новых имён, но далеко не все прижились сразу. Вера, Надежда, Любовь и София изначально не были реальными мученицами, а аллегорическими образами, олицетворявшими главные христианские добродетели. В ранних святцах их попросту не было.
Для суеверных русских давать ребёнку имя «ненастоящей святой» казалось рискованным — словно подбрасывать судьбе вызов.
Почему Любовь была «неприличным»
В отличие от греческого имени «Агапи», которое означало то же самое, но звучало чуждо и безопасно, русское «Любовь» не скрывало смысла. Оно было прямым и откровенным: назвать девочку Любовью значило как бы дать ей судьбу через чувство, слишком интимное для огласки.
В те времена имя должно было быть не пожеланием или эмоцией, а оберегом, связью с конкретным святым, который станет покровителем ребёнка. У Иоаннов и Георгиев такие заступники были, у Любови — нет.
Как имя вернулось в моду
Перелом произошёл при Елизавете Петровне, когда среди знати стало модно искать «славянские» по звучанию имена. Любовь казалась идеальной: мелодичное, патриотичное, понятное. Аристократия быстро полюбила новое-старое имя, но в народ оно пришло поздно — лишь к концу XIX века.
Парадоксально, что при этом исконные имена с корнем «люб» — Любава, Любомир, Любко — использовались веками. Они воспринимались как настоящие, обережные, без всяких намёков на скандал.
Так что дело было не в чувстве, а в том, что имя Любовь казалось слишком буквальным. Предки просто считали, что с судьбой лучше не играться.