Сегодня устрицы воспринимаются как символ «забугорного» шика и богатства. Но два века назад в Петербурге они были не диковинкой, а частью обыденного рациона. Северная столица, задуманная Петром как окно в Европу, впитывала чужие кулинарные привычки быстрее, чем любые другие города России.
В XVIII веке устрицы доставляли прямиком из Голландии и Скандинавии на стрелку Васильевского острова, как только открывалась навигация. Это было сезонное угощение, доступное не только аристократии, но и широкой публике.
Петербуржцы ели их в трактирах, подавали на балах, а в купеческих домах устрицы встречались так же часто, как пироги или рыба с Ладоги.
Город жил морем и рекой. Если в Москве и других губерниях сохранялись «древнерусские» традиции с кашей, мясом и щами, то Петербург формировал новую гастрономическую идентичность.
Здесь ели то, что диктовала Европа и Балтика: моллюски, пиво по немецким рецептам, картофель, быстро распространившийся благодаря ирландцам, а позднее — шампанское и винегрет от французских поваров, отмечает АиФ.
Со временем в петербургском меню устрицы уступили место корюшке — рыбке, которую в XIX веке считали едой простонародья, а в ХХ веке она стала символом города.
Но именно устрицы первыми задали тон: Петербург никогда не боялся новых вкусов. И то, что для других было недостижимым деликатесом, здесь становилось почти повседневностью.