В Петербурге слово «чухна» жило долго и прочно: так в XVIII–XIX веках горожане называли прибалтийско-финские народы вокруг тогдашней столицы — финнов, ингерманландцев.
Термин звучал грубовато, но бытовал не как оскорбление, а как простонародное, деревенское обозначение местных жителей. Его можно встретить и у Пушкина, и в документах Российской империи — хотя единообразия не было даже там: «чудь», «чухарь», «чухонец» могли значить разное в зависимости от контекста и региона.
Откуда слово взялось
Корень ведёт к древнерусскому «чудь» — так называли народы прибалтийско-финской группы. Дальше к основе просто добавили суффикс «-хна»/«-хно», по тому же принципу, как из «Михаил» получалось «Михно». Получилось разговорное обобщающее название ближайших соседей столицы.
Смысл был не этнически обвинительным, а скорее бытовым: «чухонцы» — люди из холодных, болотистых окраин, говорящие на «непонятном» языке и ведущие спокойную сельскую жизнь возле Петербурга.
Обидно ли финнам?
Сегодня — нет. У современных жителей слово давно вышло из употребления и почти не известно в Суоми. Оно звучит так же архаично, как «лапти» или «обер-офицер», и в повседневной речи не используется.
Обидеть финнов этим невозможно уже хотя бы потому, что большинство о самом слове не слышало. Это скорее музейный термин из лексикона старой столицы.
Почему слово всё же считают грубым
Устаревшие этнические прозвища всегда несут оттенок пренебрежения. В речи Петровской эпохи оно не значило прямой враждебности, но для XXI века звучит резковато и чуждо — именно поэтому в нейтральной речи его не используют.